«Я сделан из такого вещества»…

 

Очерки об интересных людях иудаизма.  Личность талмудического мудреца, раздираемого страстями, далекого от спокойствия, а потому-то и столь близкого нам с вами в 21 веке - это личность Абайе (который затем в реинкарнации предстает перед нами как раби Хаим Виталь). Я решила посвятить ему несколько очерков, и вот один из них. О да! Он сделан из бунтарского огня, из удач - но большей частью все же падений…

 

Талмудический жонглер

Абайе был маленьким мальчиком, когда остался круглым сиротой. Имя его - это вообще-то не имя, а прозвище. «Сиротка». Фамилия его была - Бар Нахмани. Будто бы из дома своего дяди, Нахмани, он происходит, что, в общем, было правдой. Воспитывался у родных, не у чужих. И Матушка-Кормилица его так и вошла в Вавилонский Талмуд благодаря ему. Ибо он стал одним из самых блистательных ученых ваивилонского Талмуда.

Был он таким чудесным мальцом, что его берегли от сглаза, даже на двор по нужде одного боялись отпускать. Привязывали колокольчик на шею козленку и вместе с ним отправляли. Чтобы слышать, что все в порядке с мальчиком. Ведь в развалинах, которые в Вавилоне использовались как туалет, жила нечистая сила. Мелодия колокольчика на шее козы отпугивала оную.

Был он гениальным ребенком, а вся его жизнь, не очень долгая, в труде и трудностях быстро и ярко прошла, метеором промчалась, огненный свет оставила в ночном небе. Как те факелы, которыми он жонглировать любил.

Женитьба Абайе

Вавилон, второй век нашей (не нашей! Но принято говорить, что нашей) эры. Это уже была не та древняя держава - Вавилон, которая ассоциируется у нас с древними и могучими царями, нет, это уже была измельчавшая страна с каким-то царьком мелкого калибра, но все-таки географически это был да, все тот же Вавилон. 

Абайе и приемная мать его беседуют во дворе, ворочая жернова масличные после сбора урожая.

- Ты зря на этой Хуме женишься, поверь мне, - говорила ему старая, умудренная жизненным опытом кормилица, - ах деточка мой милый, как же ты ошибаешься в ней! Ведь ей только и надо, что высосать из тебя все твои силы. Она увидела тебя на празднике весеннем…

- Не на весеннем, а вот в нынешний Суккот, - поправил Абайе.

- Ну, сам видишь, какое кратковременное было ваше знакомство. Она увидела твое выступление на празднике, игру твоих мышц, великолепие твоего молодого тела… и захотела сгубить тебя. Хума - вдова. Двоих мужей уже схоронила. Разве женятся на женщине-убийце?

- Ерунда, мать, ты просто боишься за меня и не хочешь отпускать меня от себя.

- Ну, и что, если так? Но ведь я правду говорю.

Абайе крутит и ворочает жернов, ходит по кругу будто осел, смирить себя желая.

- Твое желание доводит тебя до безумия, - говорит матушка-кормилица, - а мне-то больно, больно как за тебя! Не женись на ней, сынок.

Абайе остановил круг. Масло продолжало стекать в каменный желоб - желто-зеленое, густо-прозрачное. Матушка опять за свое:

- Пойдем, накормлю тебя сыром хорошим, вином старым угощу.

- Нет, мать, пойду я. Хума ждет меня к вечеру.

- Опять Хума!

- А ты б желала навечно колокольчик приладить и козленка ко мне приставить, чтоб я самостоятельной жизнью так и не пожил?

- Ну, хоть учителя своего спроси, пусть благословит тебя!

- Учителя? Да продлит Г-сподь его годы! Он не отрывается от учения Торы ни на мгновение, как спрошу его?

Пожелал Абайе своей приемной матушке всего доброго, закончил еще круг и попрощался.

Она проводила его любящим взглядом.

- Горе мне! Не получилось вразумить его! О, мой маленький сиротинушка. Какой же ты стремительный, какой молодой еще. Потерпел бы годков до тридцати!

… Абайе по-прежнему жонглировал, в прямом смысле и в фигуральном: как доводами в изучении еврейской устной традиции, которые потом записаны будут в Талмуд и принесут ему славу, так и различными предметами, которыми обычно пользуются для тренировки тела при физических упражнениях, балансировке и подбрасывании. Многие  еврейские мудрецы были известны тем, что подбрасывали и ловили ветви мирта, свежие яйца и прочие предметы обихода. Особенно, когда исполняли заповедь «веселить жениха и невесту». Жонглировал и Абайе. 

Он был всегда тщательно выверен в своих талмудических дискуссиях, но вот беда: ни разу не удалось ему победить, ни разу его мнение не было признано решающим. Он вносил свой вклад в общую копилку, в сокровищницу иудаизма, но он не был авторитетом в последней инстанции. А Равва, товарищ его, такого удостаивался, и не раз.

Равва, кроме того, был и богат, и чадороден, и удовлетворен своей семейной жизнью. А Абайе вечно мучался и искал чего-то иного, не того, что уже имел. Матушку свою приемную огорчал… Ох, не желала она такой невестки, как та вдовица, которую он в дом привел.

Хума, может, была и нормальной женщиной, чуть приземленной, как и ее имя, означающее - «коричневый цвет, персть земная», и  все-таки она выглядит в этой истории как не очень добрая женщина, не вдохновляли ее обычные трудовые будни иудаизма, то есть Тора и заповеди, а искала она каких-то экстремальных наслаждений, которые он ей послушно давал.

Ибо имел все для этого. Но потом и это ее уже не удовлетворяло, и в ход пошли спиртные напитки.

Ему пришлось напаивать ее вином из большого кувшина («Софразина»), стоявшего в их винном погребе. И только возбудившись вином, она снова была готова разделять с ним наслаждение близости, оказывая ему как бы одолжение.

Но и этот образ жизни его перестал удовлетворять, и он стал желать других женщин, и настигли его мучения моральные, угрызения совести великого мудреца да к тому же общественного деятеля, которому тем более - не по статусу испытывать желания низкого уровня.

Взял тогда Абайе цепь и приковал себя к забору, чтобы наказать свою животную натуру этим позором прилюдно.

Пророк Элиягу открылся Абайе. Было это так. Сидел Абайе – словно кем-то наказанный, в цепях, под забором.

Прошел мимо него старец. Остановился, взглянул ему в глаза и поговорил с Абайе по душам, откровенно, - «Зачем эта цепь? Что ты хочешь сказать этим поступком? Поведай мне, не стыдись.»

Абайе рассказал ему, что он озабочен какими-то идиотскими животными позывами, которые ему не к лицу, не подобают. Что ему стыдно и противно от самого себя.

Старец его вполне понял. Еще бы! Это ведь был не простой старик, а сам Илья-пророк.

- Ты бы все-таки не сражался со своими дурными наклонностями при всем честном народе, - порекомендовал ему добрый дедушка, - Убери эту цепь и занимайся своей внутренней работой наедине - перед Бо-гом.

Абайе отлично понимал и сам, что цепь ему не поможет… Но что, что поможет ему в таком случае?

- Чем более велик человек, тем более велико и его дурное побуждение, - объяснил ему старец эту закономерность.

«Ага, то есть мои проблемы - от моего же величия, от моей же значимости!» - отозвалось в сознании Абайе.

Стало ли ему легче? Вероятно, да.

Плохой хороший человек.

Почему я такой плохой? Именно потому, что у меня такой огромный потенциал быть хорошим человеком. Сила противодействия.

…Он убрал снятую со своей шеи цепь в сарай и больше не совершал демонстративных покаяний на публике.

Драма Абайе

Приемная мать Абайе оказалась права: Хума сжила его со света. Он был еще не стар, только внутренне изношен, утомлен, и он ушел из жизни без каких-либо явных на то причин. Поспешила, поторопилась, засуетилась получить права на наследство вновь овдовевшая Хума, направив стопы свои к дому учения, где заседал Равва, друг ее мужа, его вечный оппонент в спорах, добрый и почтенный судья в своей судебной палате… И вот вдова Хума приходит к судье, Равве. Равва начинает изучать документацию. Его друг, Абайе, не так уж много имущества оставил… но вот, к примеру, имеется тут некий винный погреб.

- Я желаю унаследовать и его! - заявляет Хума.

А в те времена не было принято, чтобы женщины получали в свои руки такие объекты. Предполагалось, что женщинам вино не нужно. Возможно, у ее мужа обнаружатся еще наследники, и не факт, что ей полагался этот погреб. Но она очень настаивала.

- Женщины не пьют вино и не торгуют вином, - сказал ей Равва.

- Ого! Еще как пьют! Да он сам сколько раз меня напаивал вином из вот такого огромного Софразина! - Хума показала, какого размера был этот глиняный чан-кувшин, именуемый Софразин, и при этом рукав ее платья соскользнул, рука оголилась до предплечья, и невиданный свет красоты ее наполнил судебную палату.

Равва был так потрясен зрелищем, что поспешил домой и переговорил с женой на тему любви. Пригласил ее заняться любовью немедленно, ибо впал в искушение.

- А кто был у тебя сегодня в судебной палате, нет ли какой-то связи между твоей страстностью и посетительницей в твоем суде? - догадалась жена.

Он признался - в суде побывала Хума.

- Ах, эта драная кошка сейчас получит от меня тумаков! - сказала жена Раввы. Взяла кочергу  и пошла искать Хуму, чтобы ее поколотить хорошенько. Ишь, размахивает своими рукавами да ручки белые показывает, где не положено!

…Она гнала Хуму до тех пор, пока не выгнала ее из деревни.

…Прошли тысячелетия с тех пор! Но когда мы ходим из Цфата на могилы Абайе и Раввы, - то, конечно, не можем не сопоставлять их жизненный путь, не можем не сравнивать их, тем более, что похоронены они рядом, в одной длинной удивительной пещере у красивейшего обрыва, откуда видна вся Галилея, Кинерет и даже гора Хермон.

Пещера Абайе и Раввы – изумительная по красоте, величине и открывающемуся из ее входу зрелищу. Внутри ее лежат рядом двое неразлучных друзей, и горит над ними лампада с оливковым маслом.

 

Эстер Кей,
исследователь каббалы и эзотерики из Цфата, Израиль,
специально для Торонто Экспресса